Цаган Аман

Цаган-Аманские хроники. Евгений Винник

После успешного окончания третьего курса мединститута пришла пора летней практики. Весь курс собрался возле двери в кабинет декана лечебного факультета Рустама Измайловича Асфандиарова. Многие держали в руках пухлые кипы самых разнообразных справок, повествующих о тяжёлых неизлечимых заболеваниях, беременности сроком от 15-ти минут до двух-трёх недель и наличии огромного количества больных родственников, нуждающихся в постоянном квалифицированном уходе.

А что вы хотели: летняя практика – дело серьёзное. Можно остаться в городе и полтора месяца валять дурака в какой-нибудь крупной больнице, где ты нахрен никому не нужен, и никто не будет проверять, чем ты весь день занимался, и был ли вообще ты сегодня на практике. А можно попасть в такую Тмутаракань, что света божьего невзвидишь, а если ещё главврач попадётся говнистый, то и домой за продуктами и деньгами не съездишь.

Из кабинета выходили мои однокурсники: кто-то с улыбкой, кто-то в слезах – не все справки срабатывали, декан был опытен и мудр, как удав Каа, нрав имел суровый, обмануть его было практически невозможно.

Наконец настал и мой черёд сыграть с судьбой в русскую рулетку.

– Здравствуйте, Рустам Измайлович!
– Ну, здравствуй, здравствуй, голубь! Сдал сессию?
– А как же!

«Не сдашь с тобой, старый хрен, живо в армии окажешься», – подумал я, сделав умилённое лицо.

Декан тяжело задумался, глядя поочерёдно то на меня, то в какие-то списки. Пауза затянулась, меня стали терзать смутные предчувствия. Наконец, декан вздохнул, оторвался от списков и с сочувствием поглядел на меня. На его глаза набежала скупая мужская слеза.

«Нет!» – успел только подумать я. – «Только не меня, ведь я ещё так молод! Я исправлюсь, брошу пить, не буду обманывать девушек, учиться буду хорошо!»

Не помогло…

– Цаган-Аман!

Это прозвучало, как приговор. Лучше бы он сказал: «расстрелять», – подумал я и жалобно заныл:

– За что, за что, Рустам Измайлович? Что я такого сделал? Я больше не буду!

– Чего ты больше не будешь? – сразу нехорошо заинтересовался декан.

– Да практически, ничего не буду…

– Ладно, свободен, иди вещи собирай. C родными попрощаться не забудь!

Я попытался ещё немного поканючить, но на глаза декана уже набегала следующая скупая слеза, предназначенная для очередной жертвы социалистического образования, и я понял, что нужно сваливать. За дверью меня встречали встревоженные однокурсники.

– Хули так долго? Куда распределили? Чего бледный такой?

Я долго не мог произнести не слова, меня душили нервные спазмы.

– Цаган-Аман, – наконец, выдавил я.

– Бляяя! – единодушно выдохнули мои друзья, кто-то из девчонок упал в обморок, ей кинулись оказывать помощь.

– Ну, ты, блин, попал! По полной!

– Да знаю я.

И я пошёл, пошатываясь, всё ещё до конца не веря в свою печальную судьбу. Вслед мне доносились сочувственные возгласы и вздохи, кто-то украдкой меня даже перекрестил.

Необходимо немного разъяснить ситуацию, чтобы понять реакцию мою и моих товарищей на происходящее. Из всех мест практики наиболее печальной славой пользовались Чечня и Калмыкия. Чечня уже тогда отличалась свободомыслием и приоритетом местных обычаев над законами страны Советов, туда в основном, посылали местных уроженцев, коих немало училось в нашем институте. А Калмыкия…

Не подумайте обо мне плохо, не то, чтобы я не любил калмыков, даже, наоборот, у меня были среди них друзья. Парни они хорошие, серьёзные, очень справедливые, многие были неплохими спортсменами, к ним можно было обратиться за помощью по любому поводу, и они готовы были снять с себя последнюю рубашку. Но это в трезвом виде.

Сказать, что пьяный калмык – это страшно, значит, ничего не сказать. Это совершенно другой человек, основной целью которого является устроить дебош, набить кому-нибудь морду, разнести вдребезги пополам дискотеку в общаге и другие, столь же скромные развлечения. Парень из моей группы, совершенно невинное существо с наивными глазами, который мог отдать нам последний рубль на пиво и потом совершенно реально голодать два дня, этот добрейшей души человек убил по-пьяни своего земляка, сцепившись с ним по пустяковому поводу. Когда калмыки гуляли в общежитии, даже чеченцы не всегда рисковали с ними связываться. Так это были интеллигенты, студенты-медики, элита, так сказать. А мне предстояла встреча с простыми тружениками калмыцких степей, о буйном нраве которых не хотелось даже думать.

Первым делом я получил консультацию у наших студентов-калмыков. Сведения были неутешительные. Даже в самой Калмыкии Цаган-Аман пользовался дурной славой. Из семи тысяч населения официально работало триста человек, и это в те годы, когда за тунеядство во всём Советском Союзе сажали в тюрьму на два года. Большая часть населения были неоднократно судимы, причём отнюдь не за тунеядство, а за вполне реальные уголовные преступления. Жили они, в основном, браконьерством, вылавливая по ночам рыбу осетровых пород, которую продавали пассажирам проплывавших мимо теплоходов, а заработанные деньги радостно пропивали. «Так что», – сказали мне мои калмыцкие друзья, – «сиди-ка ты там лучше дома, особенно по вечерам, на улице ни с кем не разговаривай, держись подальше от калмыцких девушек и ночью дверь никому не открывай, что бы там тебе не кричали».

«Нихуя себе, перспектива», – мрачно подумал я. Так можно домой в цинковом гробу вернуться, не хуже, чем из Афганистана! Может, лучше самому себе ногу сломать, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые месяцы? Но я был комсомольцем, не скажу, чтобы особо идейным, но всё же. Трудности нас пугали гораздо меньше, чем нынешнее поколение. К тому же, выяснилось, что со мной едут два моих самых близких друга, два Сергея, мои так, сказать, Портос и Арамис, с которыми я прошёл огонь, воду и медные трубы, выпил огромное количество алкоголя и в которых я был уверен, как в самом себе. Это было уже веселее. Вот так, постепенно в моей голове и сформировалось чёткое убеждение: «В Цаган-Аман надо ехать! Ведь если не я, то кто?».

И я побрёл собирать вещи.

***

Сборы и душераздирающие сцены прощания с родными и близкими я помню плохо: может быть, виною тому стресс, может быть, неимоверное количество выпитого алкоголя, не знаю. Помню только, очнулся я на скоростном теплоходе «Ракета», который один только и ходил в ту глушь, в которую мы ехали по странной прихоти нашего гуманного декана. С пристани, утирая обильные слезы, махали платочками наши боевые подруги, но вот и они, и их платочки, и сама пристань скрылись вдали.

Вместе с нами ехали в другие места наши более везучие товарищи. Шёл 1983-й год, никто ещё не слышал про Горбачёва, спиртное было доступным по цене и относительно качественным, так что, рассеявшийся было алкогольный туман, вдруг сгустился вновь со страшной силой.

Спиртное и карты помогли нам скоротать довольно долгую дорогу до места нашей дислокации, но вот вдали показалась стандартная Волжская пристань, мы начали прощаться с товарищами, ехавшими дальше. Дружеские объятия и рукопожатия длились недолго – стоянка была ограничена, и вот мы уже стоим на твёрдой земле.

Сергей–маленький, который почему-то был назначен нашим комиссаром, что вызвало бурный продолжительный смех у всех, кто хоть мало-мальски его знал, сказал своё коронное слово, и вздрогнувшая от неожиданности «Ракета» поспешно продолжила свой путь. Мы привели в сознание упавших от откровений комиссара девушек и женщину – нашего куратора и отправились в скорбный путь по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом, которая одна вела куда-то от пристани. Поднявшись по дороге на крутой Волжский берег, мы с удивлением обнаружили полное отсутствие всякой цивилизации. Бескрайняя степь расстилалась со всех сторон до самого горизонта. Куда идти? Этого не знал никто, но комиссар вновь сказал своё заветное слово, и мы, повторно приведя в сознание упавших женщин и детей, пошли по дороге налево. Почему налево? Не знаю точно, но много раз замечал, что когда направление движения неизвестно, 95 % мужчин идут, почему-то налево. Это в крови у настоящих мужиков, а что касается остальных 5-ти %, то именно столько, по статистике среди нас лиц нетрадиционной ориентации, хотя сейчас, похоже, их гораздо больше.

Мимо нас, вздымая густые клубы пыли, проезжали редкие автомашины, высовывавшиеся из окон аборигены, с удивлением рассматривали нас, никак не реагируя на наши мольбы подвезти или хотя бы указать правильное направление движения. Мы уже совсем было пали духом, но тут комиссар сказал, что жопой чувствует близость жилья. Естественный барометр комиссара ещё ни разу в жизни его не подводил и мы, собравшись с последними силами, побрели дальше. И вот, за очередным песчаным барханом, нам открылось не очень большое, но довольно симпатичное на первый взгляд поселение. Воодушевившись от близости заветной цели, мы прибавили скорость, и вот, мы уже идем к местной больнице, в направлении, заботливо указанном нам случайным прохожим. В больнице нас приняли без особого энтузиазма, но и без раздражения. Приехали? Вот и славно! Идите пока в гостиницу, завтра разберёмся.

Если учесть, что время было послеобеденное, главврач был здоровенный мужик, и уже выказывал лёгкие признаки алкогольного опьянения, то вполне естественно, что мы не стали пререкаться и потащились в гостиницу. По пути мы посетили продуктовый магазин и понятно, что когда мы подходили к гостинице, в сумках у нас что-то тяжело позвякивало, а в душе пели соловьи.

Цаган-Аманские хроники продолжение